GreatPhilosophy

Наконец, в философии, начиная с Сократа, весьма эвристичным и глубоким является парадоксальное словосочетание «знание о незнании», точно фиксирующее динамичность и многомерность существования сознания личности в стихии знания. Можно привести и дополнительные этимологические аргументы, подтверждающие неразрывность сознания и знания. Корень «знать» присутствует в ключевых русских словах, описывающих не только познавательный процесс (узнавать—осознавать—распознавать—обознаться—дознание—знак—значение—признак), но также важнейшие модусы социально-экзистенциального существования (знатный—зазнайка—признание—знамя—тризна—знахарь и т.

д.).

Кроме того, в русской культуре и философии сознание всегда сопрягается с жизнью: жить — значит так или иначе, явно или неявно сознать; а обладать сознанием — значит универсально общаться и жить. Еще B.C. Соловьев писал в «Оправдании добра», что «по естественному значению слова сознание вообще есть определенное и правильное . взаимоотношение внутренней психической жизни данного существа с его внешнею средою». Буквально туже самую мысль о принципиальной связи сознания и жизненного общения можно найти у ПА Флоренского и С.Н. Трубецкого. Еще раньше на связь жизни и сознания, вплоть до их слияния в одном слове — «живознание», указывали Г.С. Сковорода и И.В. Киреевский. Но в наиболее афористической форме эту идею, правда, со ссылкой на Плотина, высказал С.Л. Франк: «Сама жизнь есть знание».

В принципе, тенденция к отождествлению сознания и жизни свойственна не только русской и восточной философии, но и западной. Но за немногими исключениями (П. Тейяр де Шарден, М. Шелер, А.Н. Уайтхед) жизнь понимается там как преимущественно жизнь индивидуального сознания, как человеческий «жизненный мир». Этот «жизненный мир» может трактоваться как текучий поток жизненных переживаний, где «на основе переживания и понимания самого себя, в их постоянном взаимодействии друг с другом формируется понимание проявлений другой жизни и других людей». «Жизненный мир» может также пониматься как первичный человеческий «образ мира», пронизанный первичными ценностными предпочтениями, базовыми языковыми фигурами дискурса и другими неявными установками. Как писал поздний Э. Гуссерль, «под . установкой . понимается привычно устойчивый стиль волевой жизни с заданностью устремлений, интересов, конечных целей и усилий творчества, общий стиль которого тем самым также предопределен». Подобные — субъективно-переживающие и конструктивно-антропоцентристские — ракурсы рассмотрения связи между жизнью и сознанием вполне правомерны. Можно даже дать следующее образное определение сознания индивида: сознание есть поле «жизненного мира», на котором разыгрывается драма становления нашего индивидуального «Я».

Однако отечественная мысль, обращаясь к проблеме сознания, всегда утверждала нечто принципиально большее и значимое. Будучи, по меткому замечанию А.Ф. Лосева, чуждой всякому субъективизму и безоговорочно онтологичной, русская философия в лице своих наиболее прозорливых представителей подчеркивала изначальное антропокосмическое единство сознания и жизни. Актами своего духа мы конституируем не только «образ мира» (личный и всечеловеческий) и не только «свою жизнь», а сам мир и мировую жизнь. Наша сознающая связь с предметностью любого рода, в том числе и природной, «со» — не только сугубо идеальна, но и материальна, специфически физична в подлинном смысле этого слова. Наши мысли, образы и переживания — объективная вселенская сила, поскольку мы сами — краеугольная идеально-материальная сила мирового целого.